Глава 4: Наша новая семья

Новый город и школа

Когда мама вышла замуж за господина Петра Исаака летом 1922 года, мы переехали в его деревню, в его дом. У господина Исаака были взрослые дети, однако Генри, 18-ти лет, и Маргарет, 16-ти лет, все еще жили дома. Мой старший брат Генри уже на протяжении нескольких месяцев был болен туберкулезом. Через восемь дней после маминого повторного замужества за господином Исааком он умер, так и не получив возможности пожить во вновь организованной семье.

Все остальные из нас (три брата: Фрэнк, Яков, я, и наша сестра Анна 19-ти лет) переехали в новую деревню под названием Петровка. Петр женился на подружке своего детства Нете и они какое-то время жили в доме нашей семьи, пока не купили свой.

Для нас, мальчиков, этот переезд означал переход в новую школу – одну большую комнату, где один учитель обучал шесть классов. Мы сидели за длинными столами с прикрепленной к ним скамейкой. Под столом находилась полка, куда мы могли складывать свои школьные принадлежности. В основном мы писали на грифельных досках или на бумаге газетного качества. Бумаги было очень мало и мы снова и снова использовали одну и ту же бумагу два или три раза, стирая то, что было написано раньше. Мела тоже было мало. Мы выжигали куриные кости до определенного состояния, пока они не приобретали светло-серый цвет, и использовали их в качестве заменителей мела. Было мало ластиков, в основном мы использовали те, которые остались от старших братьев и сестер, которые учились до революции. Также иногда нам удавалось получить ластики с резиновых покрышек.

Подобный переезд был хорошим событием, но нам, в таком юном возрасте, было немного трудно претерпеть столько изменений.

Мой брат Фрэнк

Несколько лет спустя, когда мы жили в Петровке, мой брат Фрэнк так серьезно заболел, что люди не думали, что он выживет. Но я не терял надежду. Я просто знал, что он выживет. Потом однажды мама сказала мне одеть его одежду.

Мы с Фрэнком были очень близки; у нас с ним был почти один и тот же размер одежды, хотя он и был старше меня на два с половиной года. Он был маленьким для своего возраста, а я был высоким для своего возраста. Мы проводили так много времени, все делая вместе, что многие люди думали, что мы – близнецы.

Когда мама сказала мне одеть его одежду, я сказал: «Нет, мама, я не хочу одевать его одежду! Когда он поправится, она ему понадобится».

Она ответила: «Если он поправится, я сошью ему новую одежду».

Я сказал: «Но может быть у тебя не будет времени сшить ему одежду». Она ответила: «Если он поправится так быстро, что у меня не будет времени сшить ему одежду, тогда он просто посидит один день в пижаме, пока я шью. Так что иди и одень это».

Надо мной взяли верх.

Мне также особенно запомнился один вечер во время его болезни. Когда какие-то люди пришли, чтобы петь для него, они тоже говорили с ним о Господе Иисусе Христе и он уверовал в Господа, как в своего Спасителя. Об этом не говорилось у нас в доме, и я сначала не знал, что случилось. Я только знал, что произошло что-то замечательное. Позднее я, конечно, узнал об этом.

Я не знал, что значит принять Иисуса Христа как Своего Господа и Спасителя, но Фрэнк мне потом объяснил, что он готов идти к Иисусу и избавиться от своей болезни. Была одна причина, по которой в нашем доме не говорилось много об этом. Считалось самонадеянным говорить, что кто-то спасся; никто не может знать до Судного Дня, когда будет явлено, кто спасен, а кто потерян. Но меннонитские братья так не считали; они верили, что человек может знать, спасен он или нет, и именно они пришли, чтобы рассказать об этом Фрэнку.

Вскоре после этого именно мне пришлось принести плохие известия. Мой отчим находился в поле за несколько километров от дома и мама попросила меня сходить и попросить его вернуться домой. Казалось, что Фрэнк умирает.

Он умер в тот же день и его тело поместили в ров, где почва была влажной, чтобы сохранить его в холоде. Похоронную службу провели спустя два дня. Из-за того, что мы были очень близки с Фрэнком, его смерть была трагедией для меня. Ему было тринадцать, а мне было одиннадцать. В конце концов, я научился жить без него. Жизнь продолжается.

Тяжелый летний труд

Я пошел в школу, как и другие мальчики и, конечно, я работал летом, что помогло мне справиться с моей потерей. Работа мальчиков в поле заключалась в основном в том, чтобы ездить на лошадях. Сначала было очень весело, но потом становилось все трудней делать одно и тоже, день за днем. Для того, чтобы боронить в поле, мы использовали двух лошадей; мы ехали на одной, а другая была рядом с ней. Когда мы пахали, мы использовали от четырех до шести лошадей. Группа из пяти лошадей состояла из двух лошадей, шедших впереди плуга, и трех других, шедших слегка впереди этих двух, так что мы ехали на одной из лошадей, шедших рядом в паре, управляя тремя впереди. Они были связаны с плугом длинной цепью, которая соединяла двух задних лошадей. Когда мы управляли ими, мы должны были следить за тем, чтобы они тянули одинаково; если одна была медленнее другой, ее нужно было подгонять. Это была тяжелая работа для мальчиков, которым было от девяти до пятнадцати лет.

Но, несмотря на это, мы всегда были рады, когда заканчивался учебный год, потому что быть на открытом воздухе было интереснее, чем сидеть в классе. Иногда дети бросали школу до окончания семестра. Конечно, хорошим оправданием служило то, что они были нужны для того, чтобы помогать на ферме с весенней работой. Я был таким же, как и другие дети, и мне бы это тоже понравилось, но у нас дома этот номер не проходил. Наши родители не разрешали так делать.

Деревенская маслобойня

Моя старшая сестра Анна вышла замуж за Генри Рогальского. В первую зиму они жили с его родителями в другой деревне; потом они вернулись в Петровку, купили ферму и стали работать там. Трое из их детей родились там: Катерина, Хелен и Анна.

В нашей деревне открылась маслобойня. Масло поставлялось в маленьких бочонках и моему зятю Генри Рогальскому, который умел делать поделки из дерева, пришлось освоить ремесло производства бочонков. Он справился с этим и стал официальным бондарем маслобойни. Так как для хранения масла и других молочных продуктов требовался холодильник, построили ледяной погреб. Его выкопали в земле и его крыша возвышалась на полметра над землей. Крыша была покрыта толстым слоем земли, чтобы туда не проникало тепло. Зимой большие глыбы льда до полутора метров толщиной откалывали в близлежащем искусственном водоеме, находящемся у местного ручья. Водоем образовывался в результате того, что ручей перекрывали земляной дамбой. Лед тащили на санях к погребу, где группа мужчин кувалдами разбивала лед на небольшие куски. Когда погреб заполнялся, лед закрывали чистой соломой, чтобы предотвратить его таяние. Летом этот лед использовался по необходимости для охлаждения продуктов и его хватало на все жаркие месяцы. Следующей зимой процесс повторялся и погреб снова заполняли льдом. Люди старались не брать грязный лед, но кроме этого я не думаю, что чистота льда как-то еще проверялась.

Мечты об Америке

Сколько я себя помню, я всегда слышал, как люди говорили о том, чтобы поехать в Америку, даже до второго замужества моей мамы, когда мы жили в деревне Подснежное. Я часто слышал, как люди говорили, что настанет день, когда мы сможем поехать в Америку.

Когда люди говорили об Америке, то они обычно имели ввиду Канаду, так как они общались с людьми оттуда. По деревням разносились слухи и обещания. Например, я помню, как в 1925 году группа людей собиралась поехать в Мексику и у некоторых получилось иммигрировать туда. В 1926 году было большое движение за поездку в Канаду.

Я помню, как однажды один человек вернулся к себе домой. Его сыновья пололи сорняки в саду, и он им сказал перестать это делать, так как они скоро уедут в Америку. Он куда-то ходил и до него дошел такой слух. «Поехать в Америку» - это было самое большое желание меннонитов, окружающих нас. К сожалению, та семья так никуда и не уехала. Большинство остальных так и не добрались сюда.

Приблизительно в это время из Канады приехал доктор Нойфелт, чтобы проверить состояние глаз наших людей. У многих было заболевание трахомы, инфекционное глазное заболевание, которое в той или иной степени поразило многих наших людей. Было известно, что людей с таким заболеванием не пустят ни в Канаду, ни в Америку. Доктор Нойфелт приехал специально, чтобы вылечить людей, чтобы им разрешили въезд в страну.

Когда мы первый раз приехали в соседнюю деревню, чтобы нас посмотрел доктор Нойфелт, мы увидели, что школьный двор, где он проводил осмотр, был забит толпами людей с лошадьми и телегами. Он не мог осмотреть всех нас и нам пришлось поехать домой вечером, и наши сердца и надежды обратились в прах.

Наши родители предполагали, что мы все равно не сможем иммигрировать. Люди с большим пессимизмом относились к возможности получения выездных бумаг и паспортов. Однако, мы по-прежнему стремились попасть на осмотр.

У моей сестры Анны был очень тяжелый случай трахомы. Доктор Нойфелт сделал ей операцию. Сразу же после операции Анны советские власти, которые совсем не одобряли работу доктора Нойфелта, приказали ему покинуть страну в течение 24 часов. Но, благодаря хорошей заботе медсестер, у Анны все сложилось благополучно. Позднее, когда мы были в Китае, некоторым из нас пришлось проходить длительное лечение, связанное с той же самой проблемой.

Обходя закон

Через какое-то время правительство приказало всем снова доставлять пшеницу. Все зерно надо было отдать. Во время молотьбы нам, мальчикам, сказали побыть в доме где-то час. Мы не знали, что происходит. Но мой старший брат шепотом рассказал нам секрет: «Они прячут зерно в дырку в полу амбара».

Так и было, отец и другие мужчины тайно разобрали пол амбара и заполнили его зерном. Потом они забили амбар сеном и соломой, лошадиным кормом на зиму.

Зерно было необходимо прятать таким образом, чтобы сохранить его от властей, которые могли в любой момент придти и искать спрятанное зерно. Когда пшеница была так зарыта, инспекторам было очень трудно найти ее. Некоторые люди просто прятали свою пшеницу в куче соломы, но их часто ловили, когда инспектора заглядывали достаточно глубоко и обнаруживали пшеницу. Хотя правительство и платило за пшеницу, но на сильно обесценившиеся деньги невозможно было ничего купить. Между тем, зерно было продуктом первой необходимости. Люди были вынуждены прятать то, что могли. Это было вопросом выживания"